Глава 1
— Проваливай! — прорычала тощая девчонка и опять ударила ножом по перилам моста. — Чего уставился?
Она грозно шагнула к Стелу и вскинула руку для удара по животу. Нет, глупости: она вряд ли умеет обращаться с оружием. Всё это блеф, истерика.
Она даже не попытается его убить.
Наверное.
— Лезвие затупится. — Стел хотел сглотнуть слюну, но во рту пересохло.
— Затупится? Проверим?! — прохрипела она и упёрла лезвие в его грудь.
Вышло до того нелепо! Ясно же, она не сможет его убить.
Его — не сможет. А себя?
Эту бродяжку Стел увидел случайно, когда шёл через парк. Непривычная тишина сковывала тёмные аллеи: горожане разошлись на вечернюю молитву, и только ветер скрипел ветвями, раскачивая масляные фонари. От старого пруда тянулся туман, к сырости примешивалась дымная горечь очагов и запах дворцовых конюшен. На горбатом мосту чернел тоненький силуэт оборванки. Верёвка от её шеи тянулась к камню у ног.
Стел не смог пройти мимо.
А теперь она угрожала ему ножом, сутуло ёжась под суконной робой, и кусала обветренные губы. Стриженые кудряшки липли к потному лбу, острые скулы казались трогательно чумазыми, будто она по-детски размазывала слёзы грязной ладонью.
Стел не шевелился, дышал подчёркнуто ровно и смотрел ей в глаза. Крапинки у громадных зрачков желтели болотными гнилушками, кровавая сетка оплетала белок, но больше ничего увидеть не удавалось. Магическое чутье Стела рассеивалось, скользило по её коже как по мокрой брусчатке, отполированной поколениями горожан.
— Я верю, что нож острый, — Стел тщательно проговаривал каждый слог. — Давай не будем проверять? У меня нет оружия, — он показал пустые ладони. — Я всего лишь проходил мимо.
Она опустила нож и ответила куда спокойнее:
— Так и иди, куда шёл.
— Но я хочу побыть здесь. — Стел решил вести себя как ни в чём не бывало: будто они знакомы сто лет, случайно встретились сегодня в парке, и она вовсе не собирается топиться. Он облокотился о перила, рискнув повернуться к ней боком — опасно, но только так можно попробовать её переиграть. — Знаешь, почему я люблю это место?
Она осоловело выпучила глаза и молча облизала губы. Вовсе не девчонка — едва ли младше Стела — видимо, худоба и угловатость сбили его поначалу с толку.
— В детстве мы с отцом кормили здесь лебедей, — продолжил он, не дожидаясь ответа. — Они жили в той высокой клетке посреди пруда, видишь? Смотритель выпускал их вечером и они плавали вдоль берега, надменно выгибали шеи и вовсе не смотрели на людей. Но хлебные крошки с воды собирали.
— Болото тут теперь, и прутья из клетки этой твоей все повыломали. — Бродяжка перегнулась через перила и сплюнула в воду, обнажив жёлтые зубы.
У неё жёлтые зубы!
— Закурить не найдётся? — сообразил Стел.
Самоубийца скривилась и презрительно фыркнула:
— Ты не куришь!
— Никогда не поздно попробовать что-то новое! — Он бодро подмигнул.
Она сморщилась сильнее — да, пожалуй, он переигрывал.
Из голенища её сапога появилась облезлая коробочка с гравировкой в виде меча, пронзающего солнце — символ рыцарей Меча и Света, защитников святой веры. Такая была у отца, но у неё-то откуда? Украла?
Непослушными от холода пальцами, она расправила пожухлый овальный лист с короткими зубцами, высыпала травяную смесь, покатала пальцами, обмотала бечёвкой и затянула. Заложив самокрутку за ухо, она занялась следующей с таким лицом, словно это было самым важным делом в её жизни.
Или самым последним делом.
Стел заворожённо за ней наблюдал и вздрогнул от хриплого вопроса:
— Огнива нет? — Бродяжка протягивала ему самокрутку.
Он потёр большой палец об указательный — вспыхнул язычок пламени.
— А ты к тому же ещё и маг... — Она презрительно сощурилась, но всё же приложила самокрутку к губам и склонилась к его руке. Огонёк осветил застывшие в уголках глаз слёзы. Бледные пальцы с обкусанными ногтями дрожали, и она несколько раз промахнулась, прежде чем прикурила.
— Да. А почему тебя это удивляет?
— Плевать на всех этим магам! Что твоим лебедям.
Стел усмехнулся: точно она подметила, хоть и грубовато. Лебеди смотрят поверх людских голов, но охотно собирают хлебные крошки — так и маги частенько презирают людей, но не гнушаются воровать крохи человеческого тепла.
— Не суди всех скопом. — Стел наконец примерился к самокрутке и закурил — и тут же зашёлся кашлем: дым жестоко ободрал горло, оцарапал нёбо. — Это полынь, что ли?
— Да ты знаток... — хмыкнула она, ещё раз глубоко затянулась и бросила окурок в воду. — А теперь вали отсюда.
— Вали и не мешай топиться?
Она отвела глаза и подёргала верёвку. Со смесью ужаса и любопытства Стел наблюдал, как она, зажимая камень между боком и решёткой, взгромоздила его наверх. Вот же упёртая! Можно, конечно, остановить её силой, но нужно, чтобы поняла сама...
Главное — не молчать. Не молчать.
— Меня зовут Стел, — ляпнул он невпопад. — А тебя?
— Тебе зачем? Помолишься за меня в храме? — Она подтянулась на руках и села на перила рядом с камнем, ногами к внутренней стороне моста. Её зрачки расширились ещё больше, под глазами сгустились тени, заострился нос. Боится. Это страх дёргает реснички на левом веке, блестит сухими слезами.
Стемнело. Фонари разгорелись ярче. Слов не осталось.
— Почему? — прошептал Стел одними губами.
— А почему нет? — Она перекинула ноги в сторону воды и замахнулась коробочкой на клетку для лебедей.
— Не бросай! — Стел перехватил тонкое запястье, стылое от ветра. — Подарок отца?
Она замерла, крепко сжала пальцы и отрицательно мотнула головой.
— Значит, подарок твоего жениха. Он рыцарь Меча и Света?
— Стал бы, — глухо выдавила она и задрожала. — На другое утро после смерти.
Стел крепко прижал её к себе и поднял на руки. Какая лёгкая... как ребёнок! Она обхватила руками его шею и уткнулась в ворот. Горячие слезы щекотали кожу.
— Его убили рыцари, — пробормотала она. — Из-за меня.
Она плакала долго и тихо, будто никак не могла наплакаться. Стел стоял в нерешительности и крепко прижимал её к себе, ничего не понимая из потока бессвязных слов. Заметно похолодало, с тёмного неба посыпалась снежная крупа.
— Ты сможешь стоять? — тихо спросил Стел.
Вместо ответа, она всхлипнула и сама потянулась ногами к брусчатке. Стел вытащил у неё из-за пояса нож, молча перерезал верёвку и столкнул камень в воду. Гулко ухнуло, волны с утробным всплеском разбили рыжие отблески фонарей. Несостоявшаяся самоубийца мелко дрожала и оцепенело смотрела на пруд. Стел укутал её шерстяным плащом и не спеша повёл к лавочке под каштанами, где они долго сидели, обнявшись, молчали и мёрзли. Пороша засыпала слякоть, и любые слова казались лишними.
— Меня зовут Рани, — её сиплый голос вырвал Стела из забытья. — И я не знаю, зачем ты мне помешал.
— С этим мы разберёмся позже. — Стел удивился внезапной уверенности в собственном голосе. — А пока давай просто согреемся. Здесь неподалёку есть тихое местечко — «Белый Кот»...
— Нет! — она подавилась всхлипом и отчаянно замотала головой.
Он с трудом удержался от лишних вопросов.
— Нет — значит, нет. Тогда... — Стел задумался лишь на мгновение: матушка, конечно, ждала тихого семейного вечера, но он всё равно уже безнадёжно опоздал, да и выбора нет. — Идём ко мне?
Рани напрягла спину и отстранилась.
— Выдумаешь тоже! — расхохотался Стел, когда понял, чего она боится. — Дома матушка и поминальный ужин. Сегодня отцу исполнилось бы сорок семь.
— Помер? — Она недоверчиво скосила глаза.
Стел пропустил её грубость и кивнул:
— Девятнадцать лет назад.
Они помолчали. Зеленоватая вода ловила отсветы фонарей, сугробы таяли грязной кашей. Весна запаздывала. Девятнадцать лет назад этот день выдался совершенно другим. Светило солнце и бликовало на новеньких ботинках, которыми пятилетний Стел нарочито громко топал по садовым дорожкам, прислушиваясь к отзвукам. Матушка развешивала к вечеру лампы с праздничными свечами и готовила ужин для полусотни гостей. Сегодня она зажжёт только одну свечу: поминальную, с чабрецом.
— И зачем там я?
Стел вздохнул, резко поднялся и протянул ей руку.
— А это уже не твоя забота.
Она задумалась, а потом сжала его ладонь ледяными пальцами.
Торопливые шаги Стела эхом разносились по пустой аллее. Рани семенила следом, низко опустив подбородок. Ветви отбрасывали ломкие тени на брусчатку и белесые от изморози лавки. Вдалеке гулко цокнуло. Затем ещё. И ещё раз. Послышались низкие голоса. Прежде чем Стел успел сообразить, Рани толкнула его в колючие заросли ежевики и сама нырнула следом.
— Ты чего? — прошептал Стел, но она зажала ему рот и коротко кивнула на отряд рыцарей.
— Нельзя, чтобы они меня видели, — прошипела Рани.
Стел беззвучно выругался. Всё было бы куда проще объяснить, если бы они не сидели в канаве, а спокойно продолжали идти. С колючих веток за шиворот стекали капли, колени уткнулись в грязный сугроб — и чулки тут же намокли. Подходящее место для учителя школы магии Ерихема!
— Эй, кто там прячется? — Голос рыцаря показался Стелу знакомым.
Ветви заплясали в кругу жёлтого света, и появилось широкое лицо и седые усы дядюшки Натана. Как назло, патруль возглавлял наставник отца и давний друг семьи!
— Скользкая обочина и моя неловкость творят воистину чудеса, — нарочито громко рассмеялся Стел и выбрался обратно на дорожку.
— Стел? — мохнатые брови Натана сморщили лоб. — Что ты здесь делаешь?
— Зашёл по дороге домой проведать памятные места. Сегодня годовщина...
— День рождения Грета, точно-точно. Как поживает Лесса?
— С матушкой всё в порядке, вот только меня, должно быть, заждалась, — Стел переминался с ноги на ногу, показывая, что спешит.
— Да, что-то ты, дружок, припозднился, — Натан нахмурился и пригладил усы. — Я бы должен сопроводить тебя в храм для вечерней молитвы...
— С каких это пор рыцари сопровождают прихожан на службы?
— Да приказ этот новый... — вздохнул он. — Теперь собираем бродяжек в подворотнях да следим, чтобы никто не пропускал молитвы. Будто у нас других дел нету!
— Скучно? — сочувственно кивнул Стел.
Натан ухмыльнулся, в лукавых глазах мелькнули отблески фонаря.
— Ничего, скоро я отправляюсь в настоящий поход, как тогда с Гретом... тряхнём стариной!
— Поход? — оживился Стел, на миг в нём всколыхнулись детские мечты о рыцарстве, которые исчезли из его жизни после смерти отца. — И куда же?
— Тебе всё расскажи, — он наклонился к Стелу и приятельски похлопал его по плечу.
Позади хрустнула ветка, и по спине скатились капельки холодного пота.
— А кто там ещё с тобой? — Натан приподнял фонарь.
Не хватало только слухов, что он путается с бродяжками!
Стел обернулся. Будто от ветра покачивались колючие ветви ежевики. Отсветом блеснула коробочка для курительной травы. Рани не было.
— Никого, — Стел заставил свой голос звучать ровно, как ни в чём не бывало наклонился за коробочкой и сунул её в карман. — Мы хотели поужинать вдвоём, но я уверен, матушка будет рада, если ты присоединишься к нам в этот вечер, — он вложил в голос лишь толику магии.
Натан подозрительно хмыкнул, но фонарь всё же опустил.
— Нет, сынок, работа, как видишь, — пробормотал он и запрыгнул в седло. — Ладно, бывай. И обними за меня Лессу!
— Ты хоть зайди до этого похода, матушка будет рада! — крикнул Стел ему в спину.
— Постараюсь, если успею... — Натан уже не обернулся.
Когда гулкие шаги отряда стихли, Стел бросился обратно в кусты и сдавленно позвал:
— Рани...
Тишина.
Опять топиться? Сжав зубы до скрежета, он запалил магический светлячок и внимательно вгляделся в грязь. Отпечаток ступни, смазанный коленкой след, клок мешковины на ветке. Стел мысленно выругался и полез в заросли. Далеко уйти она не могла.
Глава 2
За окном протяжно взвыл горн. Сиплый звук просочился в дверные щели, заглушил треск домашнего очага.
Мирта вздрогнула, нож замер над буханкой хлеба.
— Что это? — спросила она.
— Призыв к вечерней молитве. — Рокот пристально посмотрел на жену. — Новый приказ Ериха Великого. Глашатаи весь день кричали на рыночной площади, а рыцарям я объявлял лично.
— Мог бы и мне объявить. — Мирта поджала нижнюю губу и продолжила медленно резать хлеб. Её маленький рот с возрастом стал суховатым, исчертился морщинками, но глаза всё так же живо горели из-под опущенных ресниц. Тёмные кудри как в юности падали на лицо, отчего она привычно и мягко щурилась. Да, раньше не пестрела проседь, не сутулились плечи, талия была тоньше... но разве это важно?
Важно то, что сегодня он мог бы объявить и о новом приказе Ериха, и о том, что это последний вечер перед долгим походом. Но так не хочется разрушать тишину, пряную от запаха яблоневых поленьев и горячего хлеба.
Не хочется видеть в глазах Мирты страх. И тоску.
Рокот отвернулся к решетчатому окну. Тонкие струи дождя стекали по слюдяным кругляшкам, дробились отсветы уличных фонарей.
— Тогда садимся ужинать, — вздохнула Мирта, — раз уж сам Ерих Великий теперь выбирает для этого время. Схожу за девочками.
Мягко скрипнула дверь, и только тогда Рокот обернулся, оглядел будто бы чужую гостиную, полную странно знакомых вещей. Бордовые гардины с золотистыми кистями, скатерть, вышитая Миртой, старинный буфет отца, высокое кресло у очага и длинная скамья напротив. Привычный мир с каждым выдохом становился всё более чуждым.
Одну за другой он расстегнул без малого десяток пуговиц, снял жакет и остался в одной рубашке. Из внутреннего кармана выпал свёрток, глухо стукнул о дощатый пол. Повесив жакет на спинку стула, Рокот поднял холстину, развернул и высыпал из алого шёлкового мешочка четыре серебряных раструба.
Рано утром, ещё до построения, Слассен, настоятель дворцового храма, перехватил Рокота в казармах и передал ему свиток с указом и распоряжением выделить отряды для подкрепления слов глашатаев: провожать каждого заблудшего прихожанина на вечернюю молитву. Внутри свитка лежал этот свёрток. Вместо пояснений, Слассен растёкся лягушачьей ухмылкой и пообещал вечером навестить Рокота дома.
Да, это именно то, чего так не хватает — храмовник за ужином!
Какую тайну скрывают раструбы? Почему мешочек из шёлка? Он не пропускает тепло, но храмовник не должен пятнать себя магией. Тем более главный храмовник.
Тяжёлая дверь приоткрылась, в столовую скользнула Лилу и присела в глубоком реверансе. Рокот поспешно схлопнул свёрток, сунул его в карман.
— Мир и покой этому вечеру, Лилу.
— Мир и покой, отец. — Она озорно вскинула голову, разметав тёмные как у матери кудри, и с ногами забралась на стул. Платье малиновыми складками спустилось до пола.
— Новое платье? Взрослое? — Рокот не мог сдержать улыбки: до того у дочери от гордости разгорелись щёки. — Тогда и сидеть надо как взрослая. Опусти ноги, выпрями спину...
— Урок хороших манер? — рассмеялась Мирта и за руку подвела маленькую Амалу к столу.
Лилу покраснела ещё сильнее, и Рокот сменил тему:
— Все слышали горн? С сегодняшнего дня это сигнал к началу вечерней молитвы. После него вы должны поспешить домой или в ближайший храм.
Он сел за стол и поднял над головой ладони, сложенные лодочкой. От огрубелой кожи отразилось тепло, собралось плотным сгустком. Прежде, когда он ничего не понимал в магии, это казалось всего лишь теплом человеческого тела. Но теперь он знал: это и есть то самое тепло, что течёт в основе любого заклятия.
Мирта зажгла толстую лавандовую свечу в середине стола.
— Сарим, прости… — начал вслух Рокот, закрыв глаза.
Дочки, сбиваясь, вторили ему. Мирта пела без слов, низко и бархатисто.
— Сарим, помоги. Увидеть цель, путь и спасение… — заученная молитва бездумно слетала с губ.
Треск очага, голоса девочек — настолько привычные, что эти звуки уже не замечаешь. Их будет не хватать. Рокот дёрнул головой и зажмурился сильнее. Из-за отъезда лезет в голову всякая чушь.
— Сарим, спасибо, за день и за хлеб! — писк Лилу выбился из молитвы.
И оборвался на самой высокой ноте.
Справа потянуло холодом.
Рокот открыл глаза и остолбенел.
Бледная, будто обмороженная, Лилу медленно сползала на пол. Руки плетьми повисли вдоль тела, малиновой пеной оседали кружевные оборки. Распахнутые ресницы белели изморозью, узкие зрачки иглами скололи стылое лицо, серые губы остались растянуты словом «хлеб». А на столе искрила широкая полоса инея. Наискосок, от дочери к отцу.
— Лилу, Лилу! — бросился к ней Рокот. — Ты слышишь меня?
Она мелко задрожала и прижалась к нему всем телом. Она дышала. Хвала Сариму— дышала!
Подлетела Мирта с причитаниями и охами.
— Она жива, Мирта. Помолчи, — отрезал он, не глядя на жену. — Прикажи жарче растопить камин в детской. И пусть согреют воды.
Рокот укрыл дочь жакетом, поднял на руки, вышел в холл и стал медленно подниматься по широкой лестнице. Дрожь стихла, Лилу вцепилась руками в его шею и натужно сопела. С каждым вдохом щёки её розовели, оживало лицо. Рокот потянулся магическим чутьём, обволакивая собственной сутью каждый кусочек её души, до которого мог дотянуться. Жизнь пульсировала мерно и уверенно, насколько он мог судить.
С детства Рокот мечтал стать рыцарем Меча и Света, защитником веры, и потому не мог пятнать себя магией. Но жизнь распорядилась иначе, и однажды между святостью и жизнью он выбрал жизнь: выучился у пленного степняка магии, исцелил от бесплодия Мирту и в итоге у них родились две замечательные дочери. Но он всё ещё оставался нестабильным магом. Нестабильным и неучтённым.
Но даже случайно он не мог сотворить этого с дочерью. Нет, таким заклятием он не владел.
— Дыши глубже, дыши. — Он попытался ободряюще улыбнуться.
— Не надо, твой оскал только пугает её. — Мирта обогнала их и открыла дверь в детскую, вытащила из сундука пуховое одеяло, расстелила постель. Бледная, она двигалась выверено и точно, а на сухих щеках не блестело ни единой слезинки. Больше никакой паники, лишних вздохов и слов — она вновь обернулась той самой Миртой, что когда-то помогала в степях раненым. Той самой девочкой, в которую была влюблена половина Ерихема.
Рокот уложил дочку, снял с неё туфли и укутал до самого носа. Согреваясь, Лилу моргала всё реже и соскальзывала в дремоту.
— Искупай её в тёплой воде и останься тут, пока она не уснёт. Убаюкай, как в детстве.
Маленькая Амала испуганно застыла в дверях, только поблёскивали в полумраке мышиные глаза-бусинки.
— Заходи, побудь с сестрой, не бойся. — Рокот подтолкнул дочь в спину и помог забраться на высокую кровать.
— Что… это было? — мертвенным голосом прохрипела Мирта.
Он медленно вдохнул, ещё медленнее выдохнул и произнёс тихо, но чётко:
— Я не знаю.
И он действительно не знал. В степях, во времена войны, случалось подобное. Рыцари между собой прозвали это «белой лихорадкой». Неведомое заклятие иссушало человека до последней капли тепла, и оставалась лишь пустая оболочка, которая потом медленно умирала. Так ушёл Грет, самый верный друг и в то же время самый заклятый соперник Рокота. Некоторые выживали, если удавалось их отогреть. Рокот не был целителем, но знал, что Лилу выкарабкается: простое человеческое участие, нежность Амалы, голос Мирты, треск очага наполнят её жизнью не хуже, чем справилась бы магия.
— Она будет жить, — сказал он вслух. — Я видел такое. К утру с ней всё будет в порядке.
Понять бы ещё, что именно отобрало у неё тепло.
Мирта, не мигая, смотрела ему в глаза, он почти слышал невысказанные вопросы. Но она лишь медленно кивнула, присела на край кровати и положила ладонь на холодный лоб дочери. Они обязательно вернутся к этому, но не сейчас.
Трижды ударили в дверной колокол.
— Это ко мне, — бросил Рокот и поспешил вниз.
Старая Нама уже ковыляла с кухни.
— Я сам открою, иди в детскую, там нужна помощь. — Рокот сбежал с лестницы и замер на миг, придавая лицу бесстрастное выражение: расслабить лоб, губы, глубоко вдохнуть, выдохнуть — и открыть дверь.
По гравию дорожки шуршал дождь, тянуло сыростью, талым снегом. Никого нет?
— Мир и покой этому дому. — Из темноты возник храмовник. Под необъятным капюшоном не разглядеть лица — только бледнеет длинный нос, да на груди сплетаются паучьи пальцы.
— Мир и покой, — без улыбки поприветствовал Рокот. — Будь желанным гостем этого дома.
— Всенепременно, — шелестящий голос слился с шорохом одежд.
Рокот закрыл дверь на засов и принял у храмовника мокрый плащ. Расправив бесчисленные складки нижнего балахона, Слассен сдвинул капюшон на затылок, обнажив бритую голову, тряхнул длинными рукавами и наконец поднял на хозяина водянистые глаза.
— Проходи, мы как раз собирались ужинать. — Рокот поспешно толкнул дверь в комнату.
— Спасибо, но откажусь. — Храмовник прошуршал по залу и присел на край скамьи. — Я тороплюсь: дома меня ждёт прощальный ужин.
— Прощальный?
— Я возглавляю служителей в походе. Завтра весь день сборы, переночуем с учениками в казармах и выступим на рассвете с вами.
Рокот присвистнул и опустился в высокое кресло напротив.
— Неужели больше некого отправить в лес?
— Далеко не все служители готовы принять то чудо, что стараниями Ериха Великого и брата его Мерга каждый верноподданный во время службы сможет дотянуться до Сарима и отдать животные страсти в обмен на священный покой. Для подготовки людей требуется время, а поход откладывать нельзя. Потому мне и приходится участвовать лично.
— Отдать животные страсти в обмен на священный покой… — Рокот задумчиво потёр подбородок. — Но разве не это делают прихожане на каждой службе?
— Именно, но теперь… теперь у нас есть истинный ключ к сердцу Сарима, — глаза Слассена лихорадочно заблестели, и он вкрадчиво добавил: — У тебя есть ключ.
— Ключ? — едко переспросил Рокот.
И вдруг горло прошило холодом.
Священный покой. Животные страсти. Жизнь. Тепло. Ключ к сердцу Сарима. Иней на ресницах Лилу.
— Так это из-за них?! — Рокот бросил холстину с серебряными раструбами на стол и сдавил рык так, что голос прозвенел не гневом, а презрением.
— Ты вынул ключи из шёлка?! — Слассен округлил глаза и прикрыл рот узкой ладонью.
Рокот сладко улыбнулся:
— Зачем оборачивать шёлком «ключи к сердцу Сарима»? Они же не запятнаны магией?
— Пути Сарима неисповедимы. — Слассен благоговейно сложил ладони лодочкой передо лбом, затем поднял их над головой и раскрыл, выливая священный покой. — Такова воля божия.
— Такова воля Ериха. — Рокоту хотелось кричать: «Что это было? Что оно сделало с Лилу?! Как оно это сделало?», но в разговоре с настоятелем дворцового храма каждое неосторожное слово может слишком дорого стоить. — И как же действует это… чудо?
Слассен только передёрнул острыми плечами под тонким балахоном.
— На то оно и чудо. Мы не должны понимать. Мы должны верить, доставить их в лес и закрепить в шпиль каждого нового храма.
— Но почему мы не делимся этим «чудом» с жителями славного Ерихема? — наклонился вперёд Рокот.
— Такова воля божия, — невозмутимо повторил Слассен.
Рокоту осточертели эти танцы и интриги, когда он чуть не потерял Лилу!
— Сегодня, во время вечерней молитвы, моей дочери стало плохо. Ключи не были в шёлке. Это из-за них?
Слассен трижды моргнул, пристально глядя ему в глаза.
— Из-за ключей? Чушь. Должно быть, женское недомогание. В её возрасте моя сестра порой жутко страдала.
Рокот молчал и, кажется, слышал скрип собственных зубов. Любое слово, которое он мог сейчас выплюнуть в лицо храмовника, стало бы последним его словом в роли главнокомандующего и защитника святой веры.
Нельзя. Времена безрассудства давно прошли.
Слассен поднялся и набросил капюшон балахона.
— Никто не должен знать о ключах — только ты. Ты проводник божьей воли в этом походе.
— Я проводник воли Ериха, — прошипел Рокот.
Веришь ли ты делам своим больше, чем священным книгам?
— Ерих Великий верит тебе как самому себе.
Готов ли перед богом ответить за приказы монарха?
— Раз уж сам Ерих верит. — Рокот смиренно склонил голову.
Храмовник торжествующе улыбнулся и поспешил к выходу. Рокот последовал за ним, помог накинуть плащ.
— Почему ты не объяснил всё в казармах? — не удержался Рокот.
Храмовник высвободил руку из бесчисленных складок, поправил капюшон и безмятежно улыбнулся.
— У каждой стены есть уши. Твоя семья много лет надёжно хранит твои тайны. Не так ли? Ерих доверяет Мирте куда больше, чем обитателям казарм. Разве за всеми уследишь? К тому же зная, что рискуешь ты семьёй, Ерих верит тебе даже больше, чем самому себе.
Не мигая, Рокот продолжал смотреть на Слассена. Жар поднимался из груди и волнами расходился по телу. Все эти годы Ерих знал его тайну о магии? Знал и хранил, чтобы использовать с выгодой. Теперь всего лишь представился случай.
— Мир и покой, — дружелюбно поклонился храмовник и скрылся в промозглой темноте.
Рокот плотно закрыл дверь и прижался лбом к холодному дереву. Захотелось исчезнуть.
Позади зашуршала юбка.
— Ты всё слышала? Да, я снова ухожу в поход. — Рокот резко обернулся и стремительно подошёл к Мирте.
— Снова на десять лет?
— Нет, я вернусь к осени. Четыре ключа — это всего лишь четыре храма.
— Всего лишь четыре храма для тех, кому и вовсе они не нужны?
Он крепко прижал её к себе, вдохнул тёплый запах дома и прошептал:
— Я вернусь к осени. Никому не говори о том, что сегодня случилось и о том, что ты услышала. Ничего не бойся. Мы несём свет Сарима в лес. Мы строим храмы. Только и всего.
Он резко отстранился и отошёл к окну. По слюдяным кругляшкам всё так же стекала вода. Фонари погасли.
— Ты веришь в это дело? — тихо спросила Мирта.
Рокот долго молчал, провожая взглядом капли дождя.
— Как Лилу? — вместо ответа спросил он.
— Лучше. Согрелась и крепко уснула, — без дрожи в голосе ответила Мирта.
— Я обязательно вернусь.
Мирта крепко прижалась к его спине и обняла доверчиво, как только что обнимала Лилу.
— Ничего никому не говори, — по слогам повторил Рокот.
Глава 3
Взмах берёзовой метлы — лежалая трава в сторону, взмах — и чернеет земляной пол. Заметная работа всегда радовала Белянку: куда веселее убирать, когда сора скопилось много. А уж наряжать избу первоцветами в канун Нового лета — одно удовольствие!
Пахло небом. Сырой ветер, напоенный талой водой, рвался в раскрытые ставни, надувал штопаные занавески. На перемёте раскачивались пучки трав, завывали щели между рассохшихся за зиму брёвен. Подхватив левой рукой кадушку с водой, Белянка плеснула через край и продолжила мести.
— Эй, подол зальёшь! — Ласка подняла босые ноги на лавку и подтянула зелёный сарафан, расшитый понизу жёлтыми одуванчиками. — Подарок матушки, к празднику!
Подарок матушки...
Матушка Белянки лет десять назад ушла на запад. Отец погоревал-погоревал да и отдал дочку в ученицы тётушке Мухомор, а сына Ловкого воспитал сам — с мальчишкой-то яснее. Белянка здесь выросла, но домом избушка ведуньи ей так и не стала.
Ласка продолжила с упоением расчёсываться: глубоко разделяя гребнем смоляные пряди, плавно проводила до кончиков, потом вскидывала острый локоть — и волосы густой волной укрывали спину, а она снова поднимала гребень к затылку. Белянка невольно залюбовалась: брови изгибаются коромыслами, ресницы трепещут крыльями бабочки, а на подбородке такая мягкая ямочка… У самой-то ни бровей, ни ресниц не сыскать — светлые как пересохшая солома.
— Что уставилась глазами побитой собаки? — задрала нос Ласка и усмехнулась.
Будто она тут хозяйка! Раз младшенькая Боровиковых, которых пол-деревни, то можно зарываться?
— Тётушка Мухомор тебя просила на стол накрыть, — осторожно напомнила Белянка.
Ласка скривилась, а потом вдруг приторно улыбнулась:
— Скажи, Белка, а с кем ты собралась на празднике танцевать?
Щёки запылали, и Белянка отвела взгляд. Вцепившись в метлу, она принялась остервенело драть земляной пол. Завтра день встречи Нового лета и её первые танцы. Ласка уже два лета танцует в кругу костров, и оба раза её приглашали парни под балладу о тех, кто даже на запад ушли вместе. На что надеялись? Ученицы ведуньи обречены на одиночество и ни с кем не могут обручиться, не бросив волшбу. А разве её бросишь? Это как дышать перестать.
— Не пойду я, — буркнула Белянка, вжимая голову в плечи.
— Глупость какая! — фыркнула Ласка и легко вскочила с лавки, подбирая подол. — А я в этот раз отвечу поцелуем.
— Поцелуем? — ахнула Белянка. — Разве ты знаешь, кто тебя пригласит?
— Это вся деревня знает, дурочка! — усмехнулась Ласка и закружила Белянку по мокрому полу, а потом резко остановилась и склонила голову набок. — Ведь и тебя можно сделать миленькой. Подчернить ресницы, подрумянить губы, да волосы попышнее уложить...
Белянка нахмурилась. Что-то тут неладно: сколько лет бок о бок прожили, но помощи от неё никогда не было.
— Не веришь — и правильно! — Ласка сощурилась. — Обмен такой: я тебя к празднику наряжаю, а ты за меня сегодня по дому: на стол там накрыть или что ещё просила наша грымза...
— По рукам! — поспешно выпалила Белянка.
— Ха! Вот ты и попалась! — больно ткнула её пальцем в грудь Ласка. — Хочешь кому-то понравится? Говори, кому!
Стрелок. Она хочет танцевать со Стрелком. Немногим старше Ловкого, Стрелок уже который год Отец деревни. И пусть мужики постарше косятся, мол, мальчишка, и вся заслуга его в том, что единственным сыном остался у Серого, Белянка точно знала, что именно он — лучший Отец деревни, справедливый и сильный, настоящий сын Леса. И именно потому ученица ведуньи ему — не пара: он в ответе за всю деревню. Да и девчонки за ним бегают стаями, есть из кого выбрать.
— Да не красней ты как мухомор, подыщем мы тебе паренька. — Растопырив пальцы, Ласка положила руку на макушку Белянки и взлохматила косу, в лицо полезли светлые волоски. — Вон Русак, чем не парень? Рыжий, что твой братец, и такой же шуганый, как ты. Он уже танцует в это лето или ещё не дорос?
Белянка вывернулась из-под её цепкой руки и отскочила в сторону.
— Не нужен мне Русак! — прошипела сквозь стиснутые зубы.
— Что за шум? — Дверной проём загородила тётушка Мухомор. Круглые щёки раскраснелись, на груди распахнулась меховая безрукавка, от широких бёдер расходилась пёстрыми клиньями юбка. — Там совсем уж весна — жарко! — тяжело вздохнула ведунья и ввалилась в избу.
— Мы как раз к завтрашним танцам и готовимся, — нашлась Ласка и мило улыбнулась.
— Нечего вам там делать! — Тётушка Мухомор сняла красный платок и поправила серую с проседью косу, закрученную по голове. Белянка с детства восхищалась, как ведунья управляется со своими волосами до пят.
— В старости насидимся на лавках! — огрызнулась Ласка и вновь подхватила гребень.
Тётушка Мухомор проворно щёлкнула её по носу. Белянка даже зажмурилась, зная, как это больно.
— Не огрызайся, егоза! Хватит хвост начёсывать, почему на стол не накрыла?
— Так я подмела, а Белка вон уже кружки несёт, — она пристально посмотрела на Белянку, и та послушно потянулась к полке.
Следом за тётушкой Мухомор вошла Горлица, старшая ученица. Плотно закрыла за собой дверь, повесила тулуп на крюк, и едва сполоснув руки и лицо, занялась у очага: подкинула щепы, чисто вымела плоский камень, натёрла жиром, достала с опары тесто и скоро запахло свежими лепёшками. По обыкновению безмолвная Горлица проворно переворачивала румяные кругляши, спокойно и выверено. Не ссутулится, нагибаясь над очагом, не вскрикнет, случайно коснувшись огня, не улыбнется заслуженной похвале.
После завтрака тётушка Мухомор вытащила связку оберегов. Белянка пригляделась — охотничьи: колючки чертополоха, перья ястреба и клыки вепря, сплетенные кожаными шнурками, чтобы стрелы были меткими, глаза зоркими, руки сильными.
— Белка, отнеси Стрелку, — попросила ведунья.
В груди гулко ухнуло, и часто-часто застучало в ушах.
— Я могу отнести! — подскочила Ласка.
Белянка стиснула зубы, но её спасла тётушка Мухомор:
— А тебя матушка домой просила зайти. Мы с Горлицей только оттуда, что-то козы у Боровиковых запаршивели.
Ласка поджала губы, а Белянка с радостью забрала обереги, накинула тулуп и выбежала за дверь. Раскинув руки, она поднялась на цыпочки — скрипнул старый порог — и зажмурилась. В грудь ворвался запах хвои и влажной земли. По ресницам рассыпалось веером радуг солнце.
Избушка ведуньи стояла на холме под старой сосной, и деревня просматривалась как на ладони. Внутри крутой излучины реки — с юга на запад — пестрела Большая поляна зеленью и синими подснежниками, будто ветер разбрызгал по земле небо. От поляны вились утоптанные тропинки, петляли вокруг деревьев от одной землянки с травяной крышей до другой, огибали холмы и овраги, тянулись к прогалинам. У воды меловыми брусьями белела гончарная мастерская Боровиковых, а в остальном сложно было отличить, где заканчивалась деревня и начинался нетронутый лес.
Белянка побежала по склону. Хлюпали талым снегом деревянные подошвы, брызги летели из-под пяток, а глаза слезились — до того ярко блестела широкая река. Ветер свистел в ушах, и казалось, что можно подпрыгнуть, расправить руки и взлететь. Подняться высоко-высоко над верхушками сосен и увидеть весь мир. Яркой лентой будет виться река, чернеть зимним сумраком лес, горы будут вгрызаться в небо, как волчьи зубы, и где-то далеко-далеко, за краем мечтаний, взвоет яростным штормом море.
— Зашибёшь! — раздался крик, и Белянка едва успела увернуться от Русака, но тот всё равно с перепугу врезался в дерево.
— Куда так несёшься? — он обиженно откинул рыжий вихор со лба, потирая ушибленное плечо.
Уши лопухами, нос задран, а сам на голову ниже Белянки — дитё дитём! И это с ним Ласка её свести хочет?
— Надо успеть Стрелку отдать до охоты. — Она потрясла у него перед носом оберегами.
— А… — широко открыл рот Русак и закусил губу набок. — Так они с твоим братцем уже того. Ушли. А меня не взяли. Сказали мал ещё, опять мне целое лето коз пасти...
— Успеешь еще наохотиться! — ласково улыбнулась Белянка и потрепала его по кудрявой макушке. — Коз пасти тоже уметь надо!
Мальчишка так и зарделся, а она пошла не спеша, заглядывая за грань в поисках знакомых запахов. Сухие листья и кора дуба — это Ловкий, солнечно-рыжий братец. Вот его след тянется с тропы на Нижнюю Туру мимо ветхой, крайней от воды землянки и уходит через всю поляну вниз по течению реки. Стрелка почуять сложнее, с братом-то кровная связь, а Стрелок неуловим и пахнет так же неуловимо: перегретыми на солнце камнями и свежей водой. Замерев, Белянка почуяла его в порыве ветра — и потеряла. В груди защекотало, защипало мимолётными слезами веки.
По ясному следу брата она скоро догнала их и замедлила шаг, ступая бесшумно, чтобы не спугнуть охоту. Губы зашептали присказку-невидимку, вновь и вновь возвращаясь к началу, по кругу:
Свет-свет, обойди,
Тьма-тьма, сохрани.
Не сгуби — сбереги,
Глаз-сглаз отведи.
Неприметная, Белянка подошла близко-близко и притаилась за тучным дубом, осматриваясь.
Стрелок уперся ладонью в ствол сосны, внимательно посмотрел на Ловкого и произнес с нажимом:
— Я тебе говорю, был такой старый обычай: перед днем встречи Нового лета деревни обменивались женихами и невестами!
Еще ни разу не видела Белянка, чтобы у него так румянились щёки — голубые глаза оттого казались еще чище, светлее. Зато сжатые в тонкую линию бледные губы, желваки на скулах и подбородок упрямством могли поспорить даже с Ловким, который отчаянно тряс копной медовых волос:
— Не слышал такого я! Это всё больно умный Кряж сочинил, чтобы наших красавиц себе в Нижнюю Туру прибрать!
У брата даже веснушки разгорелись! Или это из-за весны?
— Да что ты так кипятишься? — Стрелок вскинул густые светлые брови. — Или глаз на кого положил?
— Да ну тебя! Сам хорош! Вот бы женился на внучке Кряжа — и деревням на пользу, и старика бы уважил! — он упёр руки в бока.
Чтобы смотреть Стрелку в глаза, Ловкому приходилось задирать голову. Но держался он уверенно. Широко расставив ноги и шумно дыша, ждал ответа. Стрелок, прищурившись, разглядывал друга и не спешил. Задумчиво вырисовывал указательным пальцем круги по стволу, и что-то такое плескалось в ясных глазах, что Белянку бросало то в жар, то в холод.
Больше жизни ей хотелось услышать ответ.
Больше смерти она боялась его услышать.
Лучше не знать, если ему и вправду по сердцу внучка старого Кряжа!
— Это было бы разумно, — осторожно начал он и вдруг улыбнулся. Безмятежно, открыто, будто и не было тяжкого раздумья: — Но ты знаешь, кто мне нужен.
Словно ушат талой воды на голову!
Белянка с трудом вдохнула и продолжила исступленно шептать заклятие-невидимку.
Мохнатые брови Ловкого сошлись на переносице:
— Каждая вторая девчонка в деревне думает, что это именно она!
Пальцы Белянки впились в шершавую кору дуба, она наклонилась вперед...
Горячее дыхание опалило правое ухо, хлынули по спине мурашки:
— Меня глупой присказкой не обманешь! Я слова знаю!
Вздрогнув, Белянка повернула голову — по лицу хлестнули смоляные волосы. Ласка, поставив руки на бедра, шептала обратное заклятие:
Свет-свет, покажи,
Тьма-тьма, прояви,
Не сгуби — помоги,
Морок с глаз убери.
Зыбкое покрывало чар разлетелось невесомой пылью.
Ласка с жаром прошептала:
— Ай-ай-ай! Как нехорошо подглядывать и подслушивать!
— Я всего лишь хотела отдать обереги, — запинаясь, выдавила Белянка.
— На Стрелка полюбоваться пришла? — Ласка с наслаждением растягивала слова. — До того надоело смотреть, как ты бегаешь за этим дурнем! А он тебя даже не замечает!
— Больше всего я не хочу, чтобы меня кто-нибудь замечал, — глухо выдавила Белянка.
— Вот-вот, вся ты в этом, — зашипела Ласка.
— Что это вы здесь делаете? — из-за дуба выглянул Ловкий и удивлённо округлил губы.
— Я… мы… — растерялась Белянка и подняла обереги. — Вот. Тётушка Мухомор велела передать.
— О! — Подошёл Стрелок забрал связку, легонько задев её кисть кончиками пальцев. — Я и забыл про них!
От носа падала тень, и оттого он казался ещё длиннее, но Стрелку шло: и гладкие волосы, растекающиеся в стороны, и острые скулы, и тяжёлый подбородок. Но главное — глаза цвета высокого летнего неба.
— Кхм, — Ловкий выразительно кашлянул и толкнул Стрелка в бок. Тот обернулся, выставил перед собой левую ладонь и коротко подмигнул ему. — Смотри! Ты обещал мне.
— Я когда-то не сдерживал обещаний? — Стрелок хлопнул его по спине.
Ласка вылезла вперёд, отпихнув Белянку плечом, и елейно пропела:
— Раз уж мы здесь, может, возьмёте нас на охоту?
Ловкий окинул её с ног до головы протяжным взглядом, довольно улыбнулся и покосился на Стрелка:
— И ты таких смелых девчонок в Нижнюю Туру отдать хочешь?
— Сдаюсь! Теперь всё сам вижу и так подставить тебя, друг, не могу! — Стрелок шутливо поднял руки, а потом серьёзно добавил: — А с Кряжем мы как-нибудь договоримся.
— Да о чём вы?.. — не выдержала Белянка.
— Уже неважно, — махнул рукой Стрелок. — Спасибо за обереги, но на охоте опасно, а таких красавиц нам нужно беречь!
Ласка так и зарделась.
— Тогда поцелуй на удачу? — Ловкий распахнул ей навстречу объятия, на щеках заиграли глубокие ямочки.
Она хитро улыбнулась, плотно сжав губы, и сверкнула темными глазищами:
— Ну если вы не боитесь будущих ведьм! — шустро наклонилась, проскользнула у него под рукой и поцеловала Стрелка в щёку.
— Э… Ласка? — вытаращил он глаза.
— На удачу! — пожала она плечами.
— А мне кто удачи пожелает? — повернулся пунцовый Ловкий.
Ласка расхохоталась:
— Сестрица твоя ненаглядная!
Белянка быстро чмокнула Ловкого в лоб и тяжело вздохнула. На душе стало паршиво.
Когда парни скрылись за деревьями, Ласка больно сжала плечо Белянки и с жаром прошептала ей на ухо:
— А после танца я его поцелую в губы.
Чтобы не разреветься, Белянка изо всех сил стиснула зубы.
У вершины сосны отмерял удары сердца дятел, и оттого особенно пронзительно звенела тишина.
