Дон зарастает, мелеет. Вода похожа на густой суп из ракушек и гнилых водорослей.
К пляжу с ледяной речкой раньше вела накатанная грунтовая дорога. Помню эти тенистые заросли, блики солнца и подушки белого песка между старых корней. Детьми мы пролезали под поваленными деревьями и прятались в кустах, чтобы натянуть купальники. Старший брат пугал нас белым тигром, что скрывается в чаще, и красными собаками на той стороне.
Сегодня я не смогла отыскать этой дороги. Вначале мы шли по узкой тропинке но оказались совсем не там, пришлось пробираться сквозь высоченную осоку и сочные береговые травы. Пахнет как прежде тиной и зеленью, илом и песком, и крошечными белыми цветами.
Муж морщил нос, дочка забиралась повыше ко мне на руки, а я упрямо шла сквозь лозы белены и стаи стрекоз на пляж моего детства.
Ледяная речка впадает в Дон, и несмотря ни на что, песок не зарастёт. За последние двадцать лет в окрестностях было много выходов к реке, намывали баржами песок со дна, прорывали осоку, но стоит человеку чуть отойти — всё возвращается к изначальному виду, природа берёт своё. А этот крошечный треугольник естественного песка остаётся.
У берега, где чистая ледяная вода разбавляет «суп» и дно покрыто морщинистым песком, осталась узкая полоса прошлого. Можно лечь на мелководье, закрыть глаза, подставив солнцу лицо, и услышать, как бабушка кричит:
— Девочки, выйдите из воды!
Сестра набирает пригоршню воды с песком и перетирает сквозь пальцы. Солнце бликует на каплях, подсушивает стены песчаного замка.
— Девочки, погрейтесь, вы замёрзли!
— Кому сказано! — рявкает тётя, и мы, стуча зубами, выскакиваем из воды.
Бабушки нет, тех девочек больше нет. Нет даже прежней реки.
Но есть я.
Есть моя дочь, она плещется на этом же мелководье, и всё так же не хочет выходить из воды. И летают стрекозы.