Громче, музыка, громче! Четче, трещотки, ритм! Слышишь, как бьется сердце? Как стучат по старым доскам каблуки? Вскинуты руки, расправлены плечи, ног не удержать! Танцевать до рассвета, кружить, не касаясь земли, будто весь мир принадлежит тебе!
— Хватит! — распахнулась дверь трактира «У десяти дев» и на пороге появился высокий мужик в черном капюшоне. — Дотанцевались!
Разгневанная толпа позади предводителя бушевала и рвалась внутрь. Резкий запах дождя резал табачный дым и пивной дух. Музыканты смолкли. Замерли девять прекрасных дев. И лишь самая младшая резво вскрикнула, расхохоталась, зазвенела бубенцами на запястьях, но танца не прервала.
— Прочь пошли, проклятые! — ревела толпа. — Вам что светлая Пасха, что черная Чума, что пост, что праздник — пляшете! Хватит!
От удара содрогнулись стены и люди ворвались в трактир, расталкивая завсегдатаев. Полетели скамьи, затрещали столы, загремела посуда. Дев выгнали на улицу вилами под крики и свист.
— По домам расходитесь подобру-поздорову и не позорьте честных людей!
Повиновались девы, и лишь самая младшая продолжила танцевать, вторя тоненьким голоском мелодии бубенцов.
Зло сплюнул мужик и крикнул ей в спину:
— Ты танцуй! Танцуй хоть до Судного дня!
Расхохоталась юная прелестница и растаяла в первых лучах рассвета, лишь блеснули золотом смоляные волосы…

Истончалась синяя ночь, серели мощеные улочки Подскали, ветер хлопал ставнями чердачных окон и завывал над огородами.
Яков шел домой нетвердой походкой и глубоко дышал весенней свежестью. Послевкусие пива приятно горчило на языке, в глубоком кармане позвякивала пригоршня золотых и хотелось петь.
Дома жена, как обычно встретит его руки в боки, а он ответит на хитрый прищур пригоршней монет: «Гусей продал и принес домой все до последнего грошика!» Уж на это Яна улыбнется и взобьет ему подушку помягче, да поцелует послаще.
До чего же хорош вечер! Как хочется петь!
Яков раскинул руки в стороны, набрал в грудь побольше воздуха и затянул:
Лучше всех Маринка пляшет,
Песни лучше всех она в селе поет.
На любой вечерке нашей
К ней стремится весь народ!
Из-за облака высунулся остроносый месяц. Ветер радостно подхватил знакомый мотив.
Яков шагал, пританцовывая, будто ему принадлежала вся улица, и продолжал горланить:
Вот порхает, как снежинка,
Точно взгляд очей быстра!
Я хочу плясать с Маринкой,
Не расстаться до утра!
В лунном свете по мостовой скользнула тень сцепленных девичьих рук, за углом дома сверкнул подол белого платья.
Яков остановился, прислушался — тишина. Лишь подвывает ветер да позвякивают бубенцы.
Бубенцы?
Застучали каблуки по брусчатке, полетела белая юбка широкой волной. Вскинуты руки, расправлены плечи, ног не удержать! Словно тростинка на ветру, словно искра в пламени. Слышишь, как бьется сердце? Вороным крылом за плечами волосы, горечью жженого сахара блестят глаза, а губы смеются! Хочешь потанцевать?
А плутовка все кружилась, не касаясь земли, будто весь мир принадлежал ей.
Когда-то они с Яной тоже отплясывали на вечерке. Как давно это было…
— Эх! — крякнул Яков, улыбнулся от уха до уха и шагнул к девушке с распростертыми руками.
Она мигом ухватила его за плечи и закружила вихрем по мостовой.
По ветру вились темные локоны. Так блестели карие глаза, так сверкали белые зубы! Яков перебирал ногами, едва поспевая за танцовщицей, а она плясала все задорнее, все быстрее. Все громче звенели бубенцы, а широкие каблуки стучали не по брусчатке — по сердцу.
Много раз пролетели они от одного края улицы до другого и обратно. Дыхание сбилось, ноги отяжелели, уши заложило, но неутомимая девушка не разжимала цепких пальцев — лишь хохотала все задорнее. Яков и рад бы остановиться — да не в силах. И безумный танец продолжался.
Ноги ломило, в глазах помутилось, язык онемел. Неужели так нелепо закончится жизнь?
Но в тот же миг полоснуло по глазам солнце, закричали петухи. Последний раз ударили по щекам смоляные волосы, и танцовщица растворилась в рассветных лучах.
Яков рухнул на мостовую.
Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сдавленный свист, привкус крови во рту, ноги будто чужие. Он с трудом повернул голову и увидел выцветшую вывеску: «У Десяти Дев» Лет сто, как заколочены двери, но стены помнят следы старого веселья и старого пожара.
Со стоном Яков умудрился подняться, пошарил вокруг в поисках шляпы — нет. Опустил руку в карман — пусто. Похолодело горло, застучало еще пуще сердце в ушах — нет золотых! Ни шляпы, ни сумки, ни золотых! С горя упал он обратно.
Но делать нечего. Поднялся Яков, цепляясь за облупленные перила, пошатнулся к стене и поплелся домой, еле дыша, то останавливаясь, то садясь на дорогу. Уши словно водой залиты. И звенят, звенят проклятые бубенцы безжалостную польку.
На пороге, конечно, встречала жена. Руки в боки, глаза краснющие от бессонной ночи.
Прохрипел Яков приветствие, ввалился в дом и упал на кровать.
— Ах ты бессовестный! Все деньги пропил? Да как тебя только ноги домой принесли! — раскричалась Яна.
Яков хотел сказать, что у него была целая пригоршня золотых, хотел сказать о чертовке, что повстречал на Озерове, но тяжелый сон вдавил его в одеяло и веки сомкнулись.

Крышка чугунка мерно постукивала, выпуская густые клубы мясного пара. Яна остервенело вязала, ковыряя спицами пальцы, и старалась не замечать сиплого храпа Якова за занавеской. Как хорошо, что одного гуся она не отдала этому горе-торгашу! Как у него рука только поднялась пропить все деньги?
Яна вздохнула, плечи устало ссутулились. Она бросила короткий взгляд через плечо — из-за шторы выглядывала пятка в штопаном носке. Яна вспомнила, как пришивала эту заплатку и слабо улыбнулась. Глупый Яков. Ведь когда-то все было не так. Вместо ссор — трепет ресниц, вместо похлебки — цветы с заливных лугов Влтавы. И танцы, танцы до рассвета, до утра. Они хохотали в голос. И им принадлежал весь мир.
Ради мужа Яна забыла танцы, забыла зуд в ногах и жажду сердце, легкость и свободу — всю себя отдала, чтобы стать хорошей хозяйкой. Всю себя отдала ради уюта, дома. Ради мужа. И что теперь?..
Яков застонал, перевернулся набок и открыл глаза.
— Проснулся? — Яна тут же прогнала сладкую улыбку воспоминаний и нахмурилась. — И как ты мне объяснишь? Приполз под утро!
— Тише, милая, тише…
— Милая?! — она поднялась и уперла руки в бока.
— Послушай, я удачно продал гусей…
— И потому так напился?
— Я почти не пил, я…
— Почти!.. — Яна опустилась обратно на стул и обхватила руками голову.
— Я возвращался домой, но на Озерове я повстречал… девушку…
— Девушку? — недоверчиво прищурилась Яна.
— Тоненькая точно прутик, волосы до пояса черные и бубенцы. Она так плясала, плясала!.. Я подошел, что заколдованный, а она схватила меня за плечи — и я не мог вырваться до самого рассвета! Чуть в могилу не свела, чертовка!
— Чертовка! — ухмыльнулась Яна, а горло сжалось болезненным спазмом.
— А потом… она исчезла. И вместе с ней — все мои вещи. Я не хотел, я не знал, я не понял, что это было, я…
— Дурень ты, вот ты кто! — Яна сняла чугунок с огня, накинула шаль и вышла наружу не в силах смотреть Якову в глаза.

Слезы стягивали обветренные щеки и стыли горечью на губах. Яна шла, не разбирая дороги, слово хотела отыскать вчерашний день. Да только все проскальзывал он сквозь сжатые пальцы. Мелькали дома, домишки и огороды, а Яна все бежала, бежала от самой себя. Когда они успели все растерять? Куда ушло беззаботное счастье? Когда муж заделался пьяницей и лгуном?
Чертовка! Девушка! Нашел себе молодку и спустил на не все деньги! Да еще и жене рассказал, дурень! Ему бы только пить да гулять, а как же она? Она же всю себя ему отдала!
Нога попала в щель между камней брусчатки, и Яна едва не растянулась плашмя. Оглядевшись, она поняла, что попала на ту самую злополучную улицу. Покосившаяся вывеска, старый порог, несколько домов, а вокруг — огороды. Надо же было Якову такое выдумать? Где он только нашел окаянную!
Яна села прямо на дорогу, привалилась к стене и разрыдалась.
Поскрипывая деревянными колесами, мимо проехала тележка булочницы. Дородная женщина остановилась, обернулась и окликнула Яну:
— Эй, чего это ты тут расселась, подруга? А ревешь чего?
— Муж мне изменяет, Машка! Пьет и гуляет, да сказки еще выдумывает!
Булочница внимательно выслушала рассказ о чертовке и нахмурилась, поглаживая ямочку на подбородке, а потом сказала:
— Повезло твоему Якову!
— Повезло?!
— Попади он к началу танца — не выжил бы!
— Как так? — Яна сжала кулаки, и монеты больно врезались в ладони.
— Проклятая танцовщица пляшет до смерти, но исчезает с рассветом, как всякая нечисть!
— Нечисть?
Булочница расхохоталась:
— Неужто не знаешь легенды? Сотню лет назад трактир «У Десяти Дев» славился на весь Подскали. Дурною славой. Праведный народ взбунтовался и разогнал вертеп. Только самая младшенькая все не может никак остановиться. И иногда, ветреными ночами на Озерове слышится стук ее каблуков. Горе тому, кто присоединится к ее танцу.
— Чушь это все и сказки, Маша, — тяжело вздохнула Яна. — Твой бы муж танцевал по ночам с молодкой, я бы послушала тогда, как ты веришь в сказки.
Маша скорбно свела тонкие брови, похлопала ее по плечу и покатила скрипучую телегу по улице, пробормотав что-то о стынущем хлебе. Яна ревела, пока не кончились слезы, собралась было идти, как заметила у косого порога шляпу горчичного цвета. Это же шляпа Якова! На другой стороне валялась сумка на длинной лямке, а рядом россыпь золотых. Что же тут на самом деле случилось?
Домой Яна не пошла — бродила по улицам Подскали, спала в тенечке у воды, и все думала-думала-думала о растерянном счастье. Как стемнело, она вернулась на Озерово и притаилась. Сновали редкие прохожие, хлопали чердачные ставни. Ноги затекли, в груди скопилась жгучая обида. И тут в вое ветра над огородами почудился перезвон бубенцов. На мостовую легла тень сцепленных девичьих рук, и из-за угла вылетела чертовка в белом платье. Яна охнула и бросилась к ней, но танцовщица будто не замечала — все носилась из конца в конец улицы, не касаясь земли.
— Мужика ищешь? — воскликнула Яна. — А ты потанцуй со мной! Потанцуй!
Изловчившись, он ухватила длинный подол, и чертовка ее заметила, запрокинула голову, расхохоталась и повела за собой.
— Я тоже когда-то любила танцевать! Ох, как я любила танцевать! — задыхаясь, стенала Яна. — Да только одними танцами сыт не будешь! И я ради Якова закрыла себя дома. Ради Якова трудилась с утра до ночи! А он танцует с такими, как ты!
— А ты танцуй! — хохотала чертовка. — Что бы ни случилось — танцуй. Раз любишь — не останавливайся, танцуй!
И кружила, кружила до беспамятства.
Как выжила до рассвета, Яна и не помнила. Ничего не осталось: ни боли, ни слез — все унес бешеный танец. Вот только рано еще ей умирать! С первыми петухами из последних сил прижала она нечистую и прокричала:
— Хватит наших мужиков совращать! Не пущу я тебя!
Танцовщица дернулась, вскрикнула и истаяла в руках, а в сердце разгорелся небывалый огонь, вернулись былые силы, вернулась молодость и страсть. Яна запрокинула голову и расхохоталась. В смехе звенели бубенцы.
Раз нужна Якову не только хозяйка и примерная жена — они будут плясать по ночам. Чтоб никаких чертовок! Они будут танцевать вдвоем.
И весь мир будет принадлежать только им.